Ярослав Кудряшов: «Лиминальность — это определённое состояние»

Мы съездили в Железногорск и пообщались с одним из интереснейших и самобытных художников региона — Ярославом Кудряшовым. В 27 лет у него развился ревматоидный артрит, приведший к тяжёлому поражению опорно-двигательного аппарта и инвалидности. Он — лауреат нескольких премий, а одна из картин художника находится в частной коллекции Андрея Малахова. Ярослав Кудряшов рассказал «Краю» о своём методе работы, картинах, отношении к современному искусству, восприятии идентичности и жизненных целях.

Биографическое 

В жизни был определённый период, который меня в какой-то степени обнулил и запустил процессы осмысления собственного бытия. Я жил жизнью обычного здорового человека и не подозревал, что всё может измениться: до 27 лет был художником, учился в нашем железногорском художественном училище. 

В Железногорске, как и в Курске, была своя музыкальная сцена, к которой мне довелось быть причастным ещё до поступления в училище. В 90-х появилась некоторая свобода, полиция перестала гонять за одежду и хаера. Были люди, которые все организовали. Собирались в бурухе (подвал под домом), репетировали: играли на коробках, кастрюлях, потом обзавелись ударной установкой, гитарами «Урал». Пили водку. В общем, был повод собраться.

Но всё это было такое, замешанное на саморазрушении. Не было никакой динамики, и в итоге рассыпалось. Тем не менее, послужило основанием для железногорской сцены. После этого меня стало больше увлекать искусство исключительно визуального плана, ретинальное. А музыку я сейчас практически не слушаю.

Училище было интересным опытом, который начался в 1999 году на отделении «Дизайн среды». Царила творческая, свободная атмосфера. Чувствовался увеличивающийся отрыв от современности. Пресловутая академическая травма меня обошла стороной, тем не менее, я получил академическую базу. Долго там учился, дважды уходил, возвращался, но в итоге так не закончил, уйдя перед дипломом.

Работ того периода у меня практически не осталось. Были разные пертурбации: жизнь была весёлой — картины раздаривал, к творчеству относился несерьёзно. Я был художником со смутными представлениями об искусстве. Это время, двухтысячные, — момент информационного вакуума, отсутствия интернета. Были проблемы с поиском себя. Вокруг никто не занимался творчеством — я не говорю о художниках, которые ходят на пленэры или пишут «на продажу». Это скорее хобби, чем искусство.

Потом я заболел. Болезнь дала время на переосмысление и перезапуск. Я не мог двигаться, долгое время находился в кровати. Очистился от ментальной шелухи, обогатил свои познания и продолжаю изучать искусство. Не скажу, что стал другим, но пришёл к определённой ясности.

Метод

Я не занимаюсь подражанием природе вообще. Все мои работы представляют собою информационный ландшафт. Искусство можно сделать из чего угодно, здесь у меня кураторский подход. Можно сказать, что фото, текст, видео представляют собою документацию ситуации — контент. Создавая определённые поисковые запросы, я осуществляю отбор таких документов/контента, с которым в дальнейшем буду работать. Эта документация должна соответствовать каким-то моим сильным переживаниям, моему видению, которое уже описанию не поддаётся. Я анализирую её в соответствии с теорией. Это во многом случайный процесс со своими хитростями. Информация в сети представляется алгоритмами, с которыми приходится бороться. Нужно отсматривать огромное количество результатов. Ну и сработав единожды, запрос, зачастую, утрачивает свои свойства, и по нему уже не получится найти уникальный контент. 

Я не ищу тупо какую-то светотень, простой мотив, но если нахожу, то не пренебрегаю, конечно. Я скорее буду читать информационный поток. Мне нравятся поэтические образы, то, что меня самого цепляет, что самому от себя не требует пояснений и разъяснений. Я отбираю из того, что откликается. Когда чувствую, что моя деятельность становится рутинной, что костенею потихоньку, топчусь на месте, понимаю, нужно что-то срочно ломать: сменить направление, горизонт добычи информации, которая будет отрефлексирована и творческим образом переработана.

Я не задаюсь вопросами о том, что какие-то вещи нельзя делать, что надо, чтобы искусство несло некий посыл — политический, агитационный или ещё какой, что искусство должно попасть в какой-то контекст.

Всё это связано с бытием. Моё бытие приобретает подлинность в том, что я делаю — в искусстве. Через него я пытаюсь выйти за пределы собственного бытия.

Картины

Какие-то свои картины я могу объяснить, что там и к чему. Но некоторые — не могу вообще. И есть такой момент: если я сам буду объяснять свои картины, то пространство интерпретации для зрителя я закрываю.

Панельки — это не про паблик «Эстетика е*****», это конкретные узколокальные вещи. Дом на улице Гагарина совершенно определённый. Знаю, что кого-то это тронет, и мне интересно, как это произойдёт внутри людей. С другой стороны, Гагарин — это ведь такой образ, который используется в меме «мы всё просрали». И вот зарастает дом на улице Гагарина — такая «безлюдь» (важный термин для меня — «безлюди», ландшафты без людей). Выходит многосмыслие: и улица, и ирония. Мне нравится, когда происходит расслоение по смыслам.

Один из последних эскизов называется «Прилёт», но он не о том, о чём можно подумать. Это чистый визуал: светотень, хорошая композиция. Упражнение в контексте. Нарисуй картинку, может, это пожар, чёрт его знает. А назови «Прилёт» — уже да, что-то понятно. Назови «Дом сгорел» — тоже понятно. Люди видят каждый своё при этом. Особенно сейчас: точки зрения резко полярны, и при этом в основе сходятся, — это интересно. Может, стоит не подчёркивать различия в людях, а искать то, что сближает?

Берётся какая-то документация о событии, в процессе работы она очищается, и ей придаётся иной контекст посредством названия. Такие название обескураживают зрителя, мне же просто нравится форма, образ. Такая игра.

Живописью стараюсь заниматься почаще — тяжело, когда давно не рисуешь. Относительно технических приёмов — это живопись маслом. Интересный момент: люди, которые меня не видели, не понимают, что это сделано человеком, у которого руки практически не двигаются, и это забавно для меня.

Много картин находятся в процессе. Обычно делаю сразу несколько, потому что масло: одну чуть-чуть поработал и отставил, пока подсохнет. Я лишён прыти, и есть ограничения и по размеру: выбираю более длинные форматы — просто не могу дотянуться, рука не поднимается, и до куда кисточка дотягивается — там ограничение по высоте.

Я вообще не очень серьёзный, люблю веселье, просто люди видят, что им хочется: «Ага, человек с инвалидностью. Ага, картины в холодных тонах. Значит, он, наверное, депрессивный. Надо написать — «картины у тебя мрачные“». Иногда бывают комментарии о том, что надо бы мне «сделать что-то повеселее, церквушку там». Но в этом есть и такой момент, что человек с инвалидностью — он как бы больше зрелище, не воспринимается как художник и этот стереотип хочется разрушить.

Это не у меня картины грустные, это людям грустно на самом деле, а я попадаю в резонанс. Такое видение у меня созрело как следствие бытия в Железногорске (смеётся).

Идентичность

Из дома не так часто выхожу: в начале сентября был на улице, теперь придётся до апреля или мая сидеть. Компьютерными играми не увлекаюсь, кино тоже не особо смотрю, музыка — тоже редко. Все это отвлекает. На это практически нет времени уже, на суету, на праздное. Я существую исключительно в пространстве искусства. Занимаюсь им.

С людьми тоже особо не контактирую. Делать творчество ради сообществ, чтобы показать друзьям, — нет, в этом я независимый. Повлиять на меня в творческом плане сложно, я не буду затрагивать какие-то темы, чтобы хайпануть. Это не значит, что глобальные вещи не беспокоят и не важны для меня. Мой метод, может быть, и про абстрактные события, и про сверхактуальные процессы. В такое интересное время почва очень богата творческими идеями, буквально ими изобилует.

Не могу сказать, что сижу философов читаю, чтобы приподняться и возвыситься. Никогда сильно в это не вдавался, ведь может же сильно нарушить психику, а я человек впечатлительный, художник, опасаюсь за себя, что не выдержу каких-нибудь Хайдеггеров (смеётся). Тем не менее, представляю, о чем речь: всё это копится и в итоге приходит к этому состоянию тревожного ожидания, которое у меня в картинах выражается, наверное.

Что ещё рассказать о себе? Мне не на что опереться после болезни, этой социальной смерти, вакуумизации и смещения в лиминальное состояние. Это ведь не только пространства лиминальные, лиминальность — это определённое состояние. Оно не плохое, не хорошее — оно переходное, которое в моем случае никак не кончается.

Бэкграунд

Конечно, я локальный художник. Хочется подчеркнуть это — почему бы нет? Это определённое заигрывание с местом. Некоторые объекты и «документы», с которыми работаю, беру непосредственно в пределах условной шаговой доступности.

Важная вещь для бэкграунда — я человек в инвалидном кресле. При этом моё творчество не формируется и не определяется инвалидностью вообще. Я не говорю об инвалидности в искусстве, и когда моё искусство воспринимают через инвалидность — для меня это inspiration porn. Такая штука, когда используется лицо с инвалидностью, обладающее какими-то качествами, — художник, безногий бегун, или пловец, и его ставят людям в пример. Получается такая вдохновляющая история.

Я вообще не про это. Я даже предпочту вообще ничего не говорить о себе и не фигурировать в какой-то выставке, лишь бы избежать страшного для себя контекста, он сразу же искажает оптику. Я ведь знаю, что такое жизнь: 27 лет жил очень насыщенно, в рок-среде, старательно себя уничтожал и прошёл всякие вещи, в итоге пришёл к этому, но не переживаю постоянно эту ситуацию. И при этом абсолютно исключить своего контекста не могу. Но могу преодолеть его. Посредством искусства сделать менее значимым. И это цель моего творчества — выход за пределы собственного бытия.

Считаю, что мой бэкграунд ещё не сложился. Если я буду говорить о художниках, которые мне нравятся, или прочитанных книгах, о личной истории и переживаниях, о том, что должно меня определять в искусстве — то вынужден буду прибегнуть к формулированию собственной идентичности. Сделать себя видимым, утратив важные свойства. А я не могу этого сделать, потому что я нахожусь в состоянии неопределённости — лиминальном состоянии.

Вместе с этим лиминальным состоянием приходит то, что тебя не классифицировать. Мейнстрим любит маркеры: чтобы о тебе можно было сказать «это такой-то, работает с тем-то, на него повлиял тот-то и тот-то»… Но это всё пустые слова. Я маргинален и не могу прийти к какой-то идентичности, определить себя конкретными категориями: ну, там «художник-аутсайдер с инвалидностью». С одной стороны да, я настоящий художник-аутсайдер — какой он ещё может быть? С другой стороны, художник-аутсайдер — это сразу клише: что должен быть какой-то экспрессионистичный типичный «аутсайдер-арт». Я, очевидно, не идентифицируюсь с этим.

Современное искусство

Я не учился ни в какой школе современного искусства. Но наблюдал и продолжаю наблюдать, почитываю что-то по теме, послушиваю. Мне это интересно. Современное искусство в России — это, по большему счету, тусовка. Как и любая система, она поражена связями, позволяющими распределять немногочисленные ресурсы среди небольшого количества людей, которые находятся в крупных городах. Современное искусство институционально поддержано. Не знаю, как сейчас это обстоит на фоне текущих событий, наверное, многие теперь оказались не у дел. Что может свидетельствовать о его плачевном состоянии искусства в целом.

В России современное искусство — такое колониальное, которое тянут «оттуда». Может быть, это даёт ощущать себя частью мирового процесса. Оно чуждое, основанное на культуре не нашей. Поэтому оно оказалось такое мягкое, ни о чём: сейчас раз — и всё. Нету в нём хтонической основы. Но не во всем, конечно. Есть исключения. Например, я (смеётся).

Есть такая лекция у художника Великанова на ютубе, и он в ней говорит про выставку современного искусства: «Я вот приду на любую выставку современного искусства и скажу вам, что там будет. Там будет что-то из веток, там будет что-то из бумаги, будут какие-то каракули, какой-то видеоарт…». Стандартная и скучнейшая вещь это современное искусство. Такое же, как и несовременное. Как будто надо собраться, а повода нету.

Я не в этом. Но тем не менее считаю, что занимаюсь современным искусством просто потому, что мой метод работы не традиционный и отражает современность. Каждый художник обязан быть современным, иначе он так, ремесленник в лучшем случае.

Финансы и продвижение

В России традиционно художник и деньги — редко пересекающиеся вещи. Рынок практически отсутствует, коллекционеров — исчезающе мало, тем более, русского искусства. С другой стороны, как бы я делал работы, если бы не продавал их?

Сейчас вот рухнула Meta (*признана экстремистской организацией в России и запрещена) в России — стало потяжелее, а так были продажи и в России, и за границу. Я вообще не часто продаю работы — у меня их не очень много. Когда продаются, то они продаются за значимую для меня сумму, и я могу обеспечить себе какое-то количество материалов. Я не могу продать дёшево картину, в которую вложено много труда. Да и хотелось бы, чтобы если картину купили, то она не в туалете потом висела, цена — это тоже определённая страховка. Ну и поддерживать жизнь с инвалидностью обходится дорого. Пенсия этого не обеспечивает.

Я конечно же занимаюсь этими вопросами, не просто сижу и пауков считаю по углам: есть стратегия, складывающаяся под ногами идущего. Не то, чтобы звонить о себе и раздувать свою значимость, не представляя под собой какой-то базы. Я не художник-проект, а сейчас время проектов — все не творчеством занимаются, а проектами. Но тут я автономен и ни с кем не связан, чтобы так делать.

Развитие художника в наших российских соцсетях ни к чему особо не приводит. В искусстве это вообще не так работает. Продвижение и развитие осуществляется через личные связи. Пока что я вижу для себя выход только в контактах.

Художник — человек, который делает искусство, а искусство материально, требуется его показывать. Нужен зритель. В интернете вы будете наблюдать документацию об искусстве, контент, а не видеть картину. Это совершенно разные вещи: картина — это прежде всего тактильность, присутствие в пространстве, объект. Я и работаю не на холст-подрамник, а МДФ обклеиваю холстом как паволокой, грунтую, проклеиваю. Это не что-то новое, но так как всё делается самостоятельно, это мне напоминает иконопись: подготовка поверхности дисциплинирует, создаёт соответствующий настрой, относишься совсем по-другому к работе.

Выставка

Мне кажется, что у меня есть своеобразный черный ход, и я собираюсь им воспользоваться, если доживу. Поэтому сейчас почти не продаю картины — хочу сделать большую выставку и посмотреть, как это будет.

Перед СВО мне советовали заняться этим. Но тут всё завертелось, и я впал в некоторый творческий кризис, вызванный, скорее, внешней паникой художественного мира. Люди творческие — они чувствительные, очень сильно на это отреагировали, либо прямо пытаясь карикатурно выразить свои эмоции, либо как-то ещё безыскусно. Иногда пытаются карикатурно выразить свои эмоции. Но нужно понимать, что никакое искусство не передаёт ужасов боевых действий, боли. Не передаёт. Я как инвалид с серьёзными проблемами со здоровьем говорю — не передаёт, ничего нельзя передать, бессмысленно вообще. Лучше говорить о вечном, экзистенциальные переживания проще выражать.

Есть сомнения в том, стоит ли заниматься выставкой, ведь это определённые финансовые траты. Перевозка работ — это поиск волонтёров, краудфандинг на логистику. Нужен куратор, который на месте посмотрит, что к чему. Необходимо каким-то образом расширить свои связи.

По срокам… Наверное, со следующего года посмотрю, как будет идти дело, неизвестно какая ситуация будет. Сначала хочу подготовиться, чтобы было нужное количество работ. У меня есть около 20, которые реально готовы к выставке, а нужно около 50-70. Работаю медленно, не могу сделать выставку за месяц, как делают некоторые художники. Для этого нужен минимум год-полтора. Опять же, приходится притормаживать продажи.

Есть недописанные картины, ими надо заниматься, но приходится много времени тратить на поддержание своего состояния, а на работу остаётся не очень много. В прошлом году заболел и попал в больницу. Процесс реабилитации шёл очень тяжело, сильно сдал, когнитивные функции пострадали. Долго приходил в себя, было сложно говорить, оперировать какими-то терминами, реально чувствовал, что был умнее до болезни (смеётся). Тяжело перенёс, всё это отражалось на творчестве. Надеюсь, дальше всё будет нормально.

Думаю, должна получиться интересная и необычная выставка. Я понимаю, ведь не первый год живу, что на неё могут прийти два человека, которые действительно придут туда, куда надо. Но этого, наверное, и достаточно. Сделать выставку мне важно, чтобы получить обратную связь. Я её практически не вижу. Ну и нужна же цель в жизни для человека? У меня есть: надо сделать выставку, чтобы двигаться дальше.

В моей ситуации мне необходимо быть: чтобы бытие было подлинным. Не знаю, как это объяснить, разложив на более простые вещи. Выставка, к сожалению, не рассеет лиминальности, не откроет из неё выхода. Поэтому приходится заниматься искусством и творчеством — потому что я на это просто обречён.

Может быть, и надо заниматься какими-то другими вещами. Программированием, например — тем, что могло бы принести реальный доход. Наверное, я совершаю большую жизненную ошибку, что этого не делаю, но с другой стороны — я делаю то, что мне нравится. Думаю, что мне не такой большой жизненный срок отмерен, у меня нет такого потенциала, как у здоровых людей… Поэтому чего я должен обламываться и делать то, что мне не хочется? Когда хочется привнести в этот мир искусства и некой поэтической тонкости.

Страница художника в ВК
Никнейм в остальных соцсетях: kud_i_yar